* * *
Плакать, чтобы округлить
в сторону увеличенья
горе, чтобы обобщить
с ним другие огорченья,
чтобы эту всю несу-
разность дивного и злого
уместить в одну слезу,
раз нельзя – в едино слово…

* * *
Настоящее – это настой
из нестоящих вроде вещей,
но стоящих над самой душой,
чтобы вещими сделаться в ней,
став соавторами букваря
немоты, наготы, чистоты…
Настоящее – это сто я,
потрясенных единственностью ты.

* * *
Объятья – кратчайший путь
от твердого знака до мягкого,
от я до другого я.

* * *
Прозрачно, как алтарная преграда,
сияет небо. Мне в алтарь нельзя,
меня туда не пустят – и не надо,
раз небо, как алтарная преграда,
и след от самолета, как стезя,
как стежка, как дорожка, как дорога…
За небом – небо, в небе – небеса,
все девять. Слава Богу – Бога много.
Гораздо больше, чем вместят глаза.

* * *
нагота объясни наготе
кто в ответе и что в ответе
только сказанное в темноте
актуально на том свете
там на третьем реки берегу
перед кем-то огненнокрылым
только тем оправдаться смогу
что тебе в темноте говорила

* * *
Верю тебе так, что если застану
в постели с другой, не поверю своим глазам.
Так вот что такое любовь! – сотворенье Адама.
И у меня наконец получился Адам.
Если б еще избавиться от змеиной
ревности, если б еще не видеть во сне
тех, кто остался бесформенной красной глиной,
недолепленных, неудавшихся мне.

* * *
Вероотступница, мученица
раскаяния и стыда,
нянчу за пазухой сердце – птенца,
выпавшего из гнезда.
Кто же о нем позаботится, кто
вырастит? Вот и пою,
чтобы подбросить в чужое гнездо
хищную нежность свою.

* * *
Дидона, блин, Этери
сомнительных кровей!
Нашла себе потерю
и ну носиться с ней.
Все песни кровью в горле.
Все волосы в золе.
Как будто, кроме горя,
нет счастья на земле.

* * *
Не мысль, не чувство, - ощущенье
всего телесного состава,
что новая любовь – прощенье
за все, что сделано со старой,
что сладок поцелуй Иудин,
что он желанен Назорею…
Прощение за то, что будет
позднее сделано и с нею.

* * *
По счету – почести. По смете –
утраты. Радости – в кредит.
Я сон, который снится смерти.
Тссс, не буди, пускай поспит.
И ты поспи. Любовью выжат,
младенчески прильни ко мне.
Как тихо спит. Как ровно дышит.
Как улыбается во сне.

* * *
Погаси, мой свет,
свет. Иди сюда.
Чем кромешней нет,
тем нежнее да.
Я сказала ты,
как из-за плеча
вечной темноты,
вечного молча…
Нежность, нелегко
дался твой урок:
не предсмертность – по-
смертность лучших строк.

* * *
Не знаю, когда ты во мне заживешь,
когда перестанешь болеть.
Но знаю: это лучше, чем ложь,
правильней, чем смотреть
в глаза крест-накрест, чем засыпать
под колыбельный мат,
чем соглашаться: ты прав, я блядь,
но – тише, девочки спят.

* * *
Ничьи зубные щетки,
ключи ни от чего…
Мучительно нечетки
черты минувшего.
Как жалко, что не жалко,
что прошлое пройдет!
Пальто давно на свалке,
а пуговица – вот.

* * *
Двумя руками держусь за палец,
всем нетто-брутто вишу на шее…
Я знаю – ты у меня страдалец.
Я мертвой хваткой тебя жалею
настолько, что никогда не брошу.
Ломая руки. Целуя ноги.
Народ лукавит: своя-де ноша
не тянет. Тянет. Всю кровь. Все соки.

* * *
Перед дальней дорогой
приляжем, старина!..
Первых любовей много,
последняя – одна.
Продлись, помедли, лето –
исправительный срок
услады напоследок,
ласки через порог…

* * *
Нежность – растворение.
Растворим все пять
чувств. Рас-сотворение,
сотворенье вспять.
Мой усердный, смежный мой,
ненасытный мой,
тише, не размешивай,
пусть – само собой…

* * *
Песенки, басенки и антраша
милого демона…
Страсть – пуповина, которой душа
к телу приделана,
к сахарным косточкам прикреплена.
Прочно? – Не очень-то…
Скачет, прекрасна, смешна, влюблена,
дочь, безотцовщина.

* * *
На старом сломанном диване,
на пыльном рваном покрывале
прикладывали рану к ране,
и раны сразу заживали.
Но, воровато озираясь,
стыдясь, не говоря ни слова,
мы друг от друга отрывались,
и раны открывались снова.

* * *
Весь день хожу в одном носке,
пирог в духовке забываю.
Огонь в заветном очаге
твоим дыханьем раздуваю
и греюсь. Много долгих дней.
Любовь, а ты не обманула,
что нету ничего верней
под ребрами печного гула?

* * *
Горючие слезы – горючее,
лучшее жидкое топливо.
Душа моя, что ты канючила,
умывшись слезами, сопли – во? –
Любви? Утешения в старости?
Покоя? Прощенья? Спасения?
Увы мне! – Всего лишь скорости.
Движения. Обновления.

* * *
Ты все время рядом,
ты со мной все время –
двадцать пятым кадром
на экране зренья.
Радужки отрада,
взгляда оперенье,
ты все время рядом.
Приезжай скорее!

* * *
Сердце упало, сердце взлетело,
великий могучий язык
рассыпался, как уголовное дело
за недостатком улик,
радость раскинулась тысячью свадеб,
и не осталось следа
от вечного страха, что жизни не хватит,
чтобы сказать тебе да.

* * *
Что в остатке – половина? Треть?
Лето пролетело. Я все пела.
Или, Господи, велишь мне петь,
чтобы яблоки твои не ела?
Я не ела. Надкусила лишь
нежность, боль, блаженство, горечь, жалость…
Или, Господи, мне петь велишь,
чтобы слаще яблоко казалось?

* * *
В утешенье
сделал мне предложенье,
отклоненное
тебе в утешенье.

* * *
Христос воскрес.
Воистину воскрес.
Как стая ос –
семь золотистых С,
златая цепь времен,
семи небес
златая ось симметрии:
Христос
воскрес.

* * *
Река. Многострунная ива.
Кузнечики. Влажный гранит.
На нем – полужирным курсивом:
Здесь Павлова Вера лежит,
которая, братья-славяне,
сказала о чувствах своих
такими простыми словами,
что, кажется, вовсе без них.

* * *
Нежность нежности: нежу спящего.
Мера нежности: не бужу,
непричастная шантажу
вожделенья. Оно навязчиво
и бестактно. Она застенчива
и торжественна. Ей одной
доверяется твой покой,
золотое твое младенчество.

* * *
Одиночество. Корень ночь.
Но извлечь одиночество с корнем
мне никто не сможет помочь.
Вместе ляжем, раздельно утонем
в утаенном и порознь всплывем,
переглядываясь виновато.
Мне совсем ничего не понятно
в сновиденье прекрасном твоем.

* * *
Ты царь, живи один.
Но как царице жить –
веретено дрочить?
Из собственных седин
живую нитку прясть
и мертвую петлю,
как ю в конце люблю,
вязать, и с ветки – шасть?

* * *
Не завидуй певцу и миму,
не насилуй слова больные.
Прилагательное любимый
заменяет все остальные
прилагательные, глаголы,
имена и местоименья…
Бедный логос, голодный, голый,
изнывающий от восхищенья!

* * *
Узелок на память – пупок,
чтобы помнить: ты одинок.
Под лопаткой ногтей следы,
чтобы помнить: не только ты.

* * *
Кащеева смерть в яйце,
твоя – на другом конце
планеты, в сердце моем,
иголкой, ноющей в нем.

* * *
Похороните меня в его рубашке,
в этой, в полоску, которую я глажу
ласково, как младенческую распашонку, -
старой, заношенной, местами почти прозрачной…

* * *
не успела приехать –
уже не хочу уезжать
не успела увидеть –
уже не могу наглядеться
не успела родиться –
уже не хочу умирать
не успела состариться –
впала в последнее детство

* * *
Засыпая, сжимаю твою руку,
как слепая – руку поводыря.
Научившим друг друга любить друг друга,
за любовь друг друга благодаря,
наплевать на луковую разлуку,
на либидо нудную белиберду.
Просыпаясь, сжимаю твою руку,
как слепого, вдоль утра тебя веду.

* * *
Целую твои руки: не отнимай.
целую твои ноги: не уходи.
Целую твои губы: не поджимай.
Целую волоски у тебя на груди,
каждый, не пропуская: не забывай.
Седые – с удвоенной нежностью: не грусти.
Целую твое горячее: не остывай.
Целую твое измученное: прости.

* * *
Записывая стихи,
порезала бумагой ладонь.
Царапина продлила линию жизни
примерно на четверть.

* * *
Наша билингва: закроешь страницу,
и строчки, написанные моей рукою,
со строчками, написанными твоей рукою,
переплетутся, как наши пальцы,
когда мы идем по улице, - сами
собой, почти машинально. Откроешь –
отпрянут друг от друга, как дети,
которых учитель по физкультуре
застукал, свет включив в раздевалке.

* * *
Месяц без поцелуев…
Губы стали чужими –
улыбаются криво,
глупости говорят
и страшно пересыхают.
И чтобы себя уверить,
что это – мои губы,
кусаю их до крови.

* * *
Вместе прыгали под одеяло
и принимались за шуры-муры,
чтобы к утру у обоих стала
одинаковой температура,
вместе плескались в теплой ванне,
вместе входили в морскую пену,
втайне надеясь, что остыванье
тоже будет одновременным.

* * *
Когда у черного ручья
прилягу отдыхать,
слетится воронье вранья
глаза мои клевать
и за каких-нибудь полдня
с лица сотрет черты…
Кто сможет опознать меня?
Создатель. Мама. Ты.

* * *
Твою рубашку глажу по руке.
Твою подушку глажу по щеке.
Целую пряжку твоего ремня.
Любовь моя, переживи меня.

* * *
Молиться: не остынь,
так пристально любя,
как будто ты мой сын,
рожденный от тебя.

* * *
ты моя половинка
я твоя половинка
мужа лепят из глины
а жену из суглинка
поцелуй – пуповина
андрогин с андрогинкой
первородно невинны
умираем в обнимку

* * *
Пол – полупроводник,
как время, как Сусанин.
Приник. Проник. Не вник.
Пол полутораспален,
но стелит на троих
любовь.Эй, кто там, в третьих?
Ребенок. Ангел. Стих.
И нам дано согреть их.

* * *
в тишине ночной
темной душной тесной
я умру женой
а проснусь невестой
там где светом душ
зренье захлебнется
там где верный муж
женихом проснется

* * *
Приватная помойка у забора,
общественная свалка у реки…
Когда б вы знали, из какого сора
растут у нас в деревне сорняки!

* * *
четырехлетний когда рыбачишь
девятилетний когда читаешь
…надцатилетний когда целуешь
двадцатилетний когда берешь
тридцатилетний когда плачешь
сорокалетний когда ликуешь
пятидесятидевятилетний когда засыпаешь
четырехлетний когда уснешь

* * *
Дудочка и подростковая прыть.
Уголь и жало.
Муза, о чем мне с тобой говорить?
Ты не рожала.

* * *
Никто не ждет. Никто не гонится.
Не подгоняет. Не зовет.
Смерть – просто средство от бессонницы,
бессонница наоборот.

* * *
Ошиблась, словно дверью, временем –
октябрь! – июльская жара,
и травы исходили семенем
на сброшенные свитера,
и под рубашкою распахнутой
струился родниковый пот,
и верилось: в душе распаханной
озимая любовь взойдет.

* * *
Покидая пределы земли,
примеряя неба обновы,
умолять, чтобы все сожгли –
рукописи, дневники, письма –
как одежду чумного.