* * *
Да будет душа терпеливой и кроткой.
А память короткой. А память короткой.
Разумно ль упорство? Ведь жизнь прихотлива –
Приливы. Отливы. Приливы. Отливы.
Разумна ль горячность? Ломающим копья
Скажу я – не лучше ли снежные хлопья
Ловить на ладонь, – безмятежная шалость.
И надо всего лишь, чтоб вольно дышалось.
Всего лишь. Всего лишь. Всего лишь. Всего-то.
Но вечна на плоскости тень эшафота.
И нету на свете желанья крамольней,
Чем чтобы жилось и дышалось привольней.
И наитишайший прослыл непокорным –
Звал белое белым, а черное черным.

* * *
Иди сюда. Иди сюда.
Иди. До Страшного суда
Мы будем вместе. И в аду,
В чаду, в дыму тебя найду.
Наш рай земной невыносим.
На волоске с тобой висим.
Глотаем воздух жарким ртом.
На этом свете и на том
Есть только ты. Есть только ты.
Схожу с ума от пустоты
Тех дней, когда ты далеко.
О, как идти к тебе легко.
Все нипочем – огонь, вода.
Я в двух шагах. Иди сюда.

* * *
А я живу отсель досель,
Шажок – забор, полшага – ель,
Полшага – дом, полшага – клен.
Лишь до него мой путь продлен.
А дальше – глухо. В той глуши,
Быть может, реки хороши.
Но что мне дивная река,
Коль мне нужна твоя рука,
А до нее – века, года –
Не дотянуться никогда.

* * *
Спасут ли молитва и крестик нательный
В любви безысходной, в болезни смертельной?
И светит своей белизною больница,
И светит свиданье, какому не сбыться.
И светит чужое окошко в ненастье.
Приди же хоть кто-нибудь. Свет этот засти.
   
    * * *
И звал меня. И вел. Но вдруг он отнял руку,
И все оборвалось. Ни шороха, ни звука.
Ты где, мой поводырь, мой пылкий провожатый?
Меж небом и землей я намертво зажата.
А впрочем, что роптать? Бессмысленны упреки.
Старательно учу печальные уроки
О том, что жизнь блажна и не дает расписки,
И коль ушел в туман единственный и близкий,
То так тому и быть. И жди любого крена.
И что-нибудь еще родит морская пена.
И что-нибудь еще взойдет на фоне синем.
И будет так всегда. Всегда, пока не сгинем.

* * *
О время, время-врачеватель,
Единственный увещеватель,
Спаси, помилуй, излечи,
Не дай совсем пропасть в ночи.
Уже земля неразличима,
И, кажется, ступаю мимо.
И снег, как на болячку соль,
Ложится, причиняя боль.
Врачуй же, время. Пусть не скоро,
Но все же сделай эту пору,
Когда и саднит, и болит,
Далекой, как палеолит.

* * *
Тут ничем не помочь. Все не так и не то.
Все впустую, как ливень ловить в решето.
Лучше ливня струей, чьи мгновенья лихи,
Промелькнуть и разбиться о ветку ольхи…

* * *
Все спасемся как-нибудь.
Доживем до дня другого.
Жизнь шепнет благое слово –
То ли «веруй», то ль «забудь»;
Тронет веткой за рукав,
Ляжет каплею в ладони,
Прощебечет где-то в кроне,
Прострекочет в гуще трав,
Птичьей песенкой любой,
Каждым слабым шелестеньем
Намекая на продленье,
Увлекая за собой.

* * *
Забыть. Забыть. Забыть…
Землей, золой, травой
Минувшее закрыть,
Засыпать голос твой.
И верить: тверд покров.
Но, на него ступив,
Сорваться в гулкий ров,
Где каждый вздох твой жив.
И вниз лететь, как ввысь,
И, страшный путь любя,
Понять, что не спастись
Вовеки от тебя.

* * *
Все лето шел зеленый ливень.
И был он тих и непрерывен.
Густые ветви до земли,
Как струи долгие, текли.
И дули ветры, их колебля.
Текла трава, стекали стебли,
Текли и не могли утечь,
Текли, касаясь наших плеч
И щиколоток, и коленей…
Мильон таких прикосновений
Переживешь за жизнь свою,
Не ведая, что ты в раю,
И ожидая, ожидая
Других чудес, другого рая.

* * *
Еще немного все сместится:
Правее луч, южнее птица, –
И станет явственнее крен,
И книга поползет с колен.
Сместится взгляд, сместятся строчки,
И все сойдет с привычной точки,
И окажусь я под углом
К тому, что есть мой путь и дом,
К тому, что есть судьба и веха.
Как между голосом и эхом,
Так между мною и судьбой
Возникнет воздух голубой,
Мгновенье тихое, зиянье,
Пугающее расстоянье.
И тех, с кем жизнь текла сия,
Едва коснется тень моя.

* * *
Неясным замыслом томим
Или от скуки, но художник
Холста коснулся осторожно,
И вот уж линии, как дым,
Струятся, вьются и текут,
Переходя одна в другую.
Художник женщину нагую
От лишних линий, как от пут,
Освобождает – грудь, рука.
Еще последний штрих умелый,
И оживут душа и тело.
Пока не ожили, пока
Она еще нема, тиха
В небытии глухом и плоском,
Творец, оставь ее наброском,
Не делай дерзкого штриха,
Не обрекай ее на блажь
Земной судьбы и на страданье.
Зачем ей непомерной данью
Платить за твой внезапный раж?
Но поздно. Тщетная мольба.
Художник одержим до дрожи:
Она вся светится и, Боже,
Рукой отводит прядь со лба.

* * *
И этот дар, и это зло
Случайным ветром занесло.
И вечно в воздухе витало
Все, что моим на время стало.
Что было дивным сном моим,
Приснится завтра тем двоим.
И зло и благо – все крылато:
Пришло с зарей, уйдет с закатом
Еще куда-то. И при чем
Здесь фатум, если обречен
И на любовь, и на утрату
Любви. И это не расплата,
Не Божий перст, не знак, не рок –
А ветер, воздуха поток.

* * *
Куда бежать? Как быть? О Боже,
Бушует влажная листва.
И лишь не помнящих родства
Соседство с нею не тревожит.
Ее разброд, метанье, дрожь
И шелестенье, шелестенье:
«Ты помнишь, помнишь? Сном и бденьем
Ты связан с прошлым. Не уйдешь.
Ты помнишь?»
Помню. Отпусти.
Не причитай. Не плачь над ухом.
Хочу туда, где тесно, глухо,
Темно, как в люльке, как в горсти,
Где не беснуются ветра,
Душа не бродит лунатично,
А мирно спит, как спят обычно
Под шорох ливня в пять утра.

* * *
Пустоте, черноте, уходящим годам
Из того, чем жива, ничего не отдам –
Повторяю и слез не умею унять,
И теряю опять, и теряю опять.
А сегодня ни слез и ни слов, только дрожь.
Отпущу – и уйдешь, отпущу – и уйдешь.
Отпущу – и уйдешь, и уйдет, и уйдем.
И незыблем и вечен один окоем,
Остальное лишь облака зыбкий овал.
И живем, как плывем. Каждый так уплывал,
Вечно что-то свое прижимая к груди,
Заклиная: «Постой, погоди, погоди».

Взлетное
Уложитесь в сжатый срок.
В трое суток, в восемь строк,
В сто часов, в четыре ночи,
Коли срок еще короче,
Уложитесь и тогда.
Нажитое за года
Сокрушайте, рвите, жгите,
Обрывайте связи, нити,
Узы, письма – все долой.
Все былое – стань золой.
Только с грузом портативным
Путь открыт к просторам дивным.
При себе ручная кладь,
Больше нечего терять.
Легкий взмах, усекновенье
Предпоследнего мгновенья –
И с обугленной душой
Улетайте в мир большой.

* * *
Пощади чужие души.
Пощади чужие уши.
Поиграй лишь сам себе
Потихоньку на губе.
Блим да блим – звучит неплохо.
Блим – и пауза для вздоха.
Покивай, как старый жид,
Повздыхай: мол, жизнь блажит.
Хороши ее подарки:
То любовь – объятья жарки,
То разлука – хлад и лед.
Кто блажную разберет?
А утрата – дырка, яма.
И в нее летит упрямо
Все, что хочешь удержать.
Надоело провожать,
Прижимать, прощаясь, к сердцу,
Прикрывать навеки дверцу,
И шептать: «Прощай, прости»,
Хоть бы дух перевести.
Посидеть тихонько дома,
Где живут печаль и дрема,
И потренькать на губе
Только стенам и себе.

* * *
Без обложки, без первых страниц,
Прямо с зова «Останься, Ядвига!»
Начинается старая книга,
Где десяток неведомых лиц
Существует неведомо где,
В неизвестно какую эпоху,
И вольготно, и сладко, и плохо –
То есть так, как всегда и везде.
И не нужно начальных страниц.
Пусть же драма идет с середины.
Не бывает исходной годины.
Не бывает предельных границ.
И в неведомой точке земной,
На постылых кремнистых широтах,
Вечно маются, вечно кого-то
Заклинают: «Останься со мной».
«Не покинь меня» - зов и мольба.
«Не покинь, не покинь, ради Бога…»
Без начала и без эпилога
Эта книга, дорога, судьба.

* * *
Из дома выносили мебель.
Качалось зеркало. И в небе
Зеркальном плыли облака.
Носили мебель, и рука
Невольно дрогнула. Качнулось
Земное бытие. Очнулась
Душа и тихо поплыла
Из тех пределов, где была.
И с нею вместе все поплыло.
И ни пристанища, ни тыла –
Лишь хрупких сонмище зеркал.
Но не свободы ли алкал?
Так слушай жизни голос ломкий,
Бесстрашно двигаясь по кромке
Надежды, радости, пути,
Не чая выжить и дойти.

* * *
    М. А.
Сплошная непогодь и хмарь,
Дождя постылая осада,
И развезло дорожки сада.
«Июль» - толкует календарь.
Поверь, попробуй. Хмарь да грязь,
Густая сетка перед взором.
Настырный дождь, беря измором,
«Сдавайся», - шепчет. И сдалась,
И покорилась, и люблю
Дождя докучливого шорох
И небо серое в зазорах
Деревьев. И не тороплю
Ни дождь, ни время. Тусклым днем
Во славу пасмурного лета
Я ставлю влажные букеты
Перед распахнутым окном.

* * *
Все происходит наяву
Иль только памятью живу
Об этих днях – сама не знаю.
Живу, как будто вспоминаю
В каком-то горестном «потом»
И этот сад, и этот дом,
На окнах влажные дорожки,
На лепестках росинок брошки,
Листок, налипший на стекло.
И будто вовсе истекло
Едва начавшееся лето.
И даже при обилье света –
Ребячий красный свитерок
И свежевымытый порог,
И горстка ягод – точно в дымке,
Туманны, как на старом снимке,
Над коим тихо слезы лью,
Припоминая жизнь свою.

* * *
И вижу улицу родную
И подойти хочу вплотную
К ступенькам и дверям своим,
Но между мной и ними дым.
Туман и дым меж мной и ними,
И называю чье-то имя,
Смеюсь, дурачусь, но не счесть
Шагов меж мной и тем, что есть,
Меж мной и радостью текущей
Пространства холодок гнетущий,
И все, с чем я лицом к лицу,
Как будто бы пришло к концу
И в дымке, как воспоминанье.
Не то живу, не то за гранью
Происходящего со мной
Лишь вспоминаю путь земной.

* * *
Все было до меня, и я не отвечаю.
Законов не пишу. На царство не венчаю.
Придумала не я, придумали другие,
Что хороша петля на непокорной вые.

Придумала не я, и я не виновата,
Что вечно не сыта утроба каземата.
Но чудится: с меня должны спросить сурово
За убиенных всех. За всех лишенных крова.

* * *
А за последнею строкой –
Размах, раздолье и покой
Страницы. За последним шагом –
Просторы с речкой и оврагом.
И за прощальным взмахом рук –
Рассвет и разноцветный луг,
И ливень. За последним стоном
Весь мир, звучащий чистым тоном.

* * *
Причитаешь и плачешь, и маешься. Что ж,
То ли будет еще. И не так запоешь.
И не так запоешь. Это все – шепоток.
Бесконечен страданий и бедствий поток.
Необуздан Всевышнего праведный гнев.
И не так запоешь. Это только распев.
И однажды, терзаясь, молясь и любя,
Запоешь, как не пели еще до тебя.

* * *
Любовь до гроба.
Жизнь до гроба.
Что дальше – сообщат особо.
И если есть там что-нибудь,
Узнаешь. А пока – забудь.
Забудь и помни только это:
Поля с рассвета до рассвета,
Глаза поднимешь – небеса,
Опустишь – травы и роса.

* * *
Не знаю кем, но я была ведома
Куда-то из единственного дома,
Не потому ли по ночам кричу,
Что не свои, чужие дни влачу,
Расхлебывая то, что навязали,
И так живу, как будто на вокзале
Слоняюсь вдоль захватанных перил…
Да будь неладен тот, кто заварил
Всю канитель и весь уклад досадный.
Приходит в мир под свой же плач надсадный
Дитя земное. Кто-нибудь, потрафь
И посули невиданную явь.
Как музыка она иль Божье Слово.
Но мне в ответ: «Под дудку крысолова
Идти, под вероломное «ду-ду»,
Написано всем грешным на роду
С младых ногтей до полного маразма.
Вначале смех, а после в горле спазма,
А после холм и почерневший крест,
И никаких обетованных мест.
Понеже нет иной и лучшей яви,
От нынешней отлынивать не вправе».
Все так. Но что за лучезарный дом
Припоминаю изредка с трудом?

* * *
За все земное заглянуть,
Как за комод или за печку.
Всю явь земную, как дощечку,
Однажды приподнять чуть-чуть
И обнаружить: вот они,
Пропажи наши и потери, –
И отыскать, себе не веря,
Жилища давнего огни.
Почивших близких и родных
Увидеть памятные лица
И все, с чем выпало проститься
На тягостных путях земных
Увидеть: где земная быль
Кончается, там все сохранны,
Лишь вместо нашей белой манны
Небесная летает пыль.

* * *
Между облаком и ямой,
Меж березой и осиной,
Между жизнью лучшей самой
И совсем невыносимой,
Под высоким небосводом
Непрестанные качели
Между босховским уродом
И весною Ботичелли.

* * *
Прогорели все дрова
И пожухла та трава,
На какой дрова лежали.
И дощатые скрижали
Разрубили на куски
И пустили в ход с тоски –
Тяжело без обогрева.
Полыхай, святое древо,
Хоть теперь – увы, увы, –
Не сносить нам головы.
Но святыня прогорает,
А никто нас не карает.
Жизнь глухая потекла:
Ни скрижалей, ни тепла,
Лишь промозглый путь куда-то…
Может, он и есть расплата?

* * *
    Посвящается фильму Ю. Норштейна «Сказка сказок»
Все так – готова побожиться:
Когда весь город спать ложится,
Когда весь мир подлунный тих,
Диктует кот поэту стих.
Сверкая желтыми очами,
Он разражается речами,
Стихами бурными в тиши,
Шипя: «Забудешь, запиши».
Поэт послушно пишет, пишет
И от восторга еле дышит,
И непрестанно трет висок,
Кропая стих наискосок.
И лунная сверкает тропка,
Летящих строк касаясь робко,
Касаясь разных «о» да «а»
И все посеребрив слова,
Невесть куда крадется ночью,
Легко скользнув по многоточью.

* * *
Такое солнце в очи било,
Такую ягоду дарило
Мне лето щедрое. Цвела
Такая радуга. Была
Такая тишь. Такие зори
Цвели, когда в тоске и горе
Я изживала вновь и вновь
Свою несчастную любовь.
И, отупевшая от боли,
Я видела, как в ореоле
Воздушных седеньких волос
Мне бабушка букет из роз
Несла с улыбкою. Не мило
Мне было все, чем жизнь кормила,
Твердя заботливо: «Бери».
Исчезли краски той зари,
Той радуги, того июля,
И умерла моя бабуля.
Оплакиваю тот из дней,
Когда не улыбнулась ей.

* * *
Пропахли дни сосной
И ливнями, и мятой,
Травой, дождем примятой,
И ягодой лесной.
И мятой, и дымком
Пропахла кружка чая.
Живу, души не чая
Сама не знаю в ком:
В рассветах, в небесах,
Щенках и домочадцах,
В ветрах, что вечно мчатся,
И в птичьих голосах.
День угасает в срок,
А новый – как прозренье
И как стихотворенье
В двенадцать вещих строк.

* * *
А мне туда и не пробиться,
Откуда родом дождь и птица.
И полевые сорняки
Такие знают тайники,
Какие для меня закрыты.
Дороги дождиком изрыты,
А дождик в сговоре с листвой.
И разговор невнятный свой
Они ведут. И дождь уклончив:
Стихает, речи не закончив,
И вновь летит наискосок,
Волнуя реку и лесок
Речами быстрыми. Как в душу,
Я в реку глянула: «Послушай, –
Прошу, – поведай, покажи…»
А там лишь небо да стрижи.

* * *
Ритенуто, ритенуто,
Дли блаженные минуты,
Не сбивайся, не спеши,
Слушай шорохи в тиши.
Дольче, дольче, нежно, нежно…
Ты увидишь, жизнь безбрежна
И такая сладость в ней…
Но плавней, плавней, плавней.

* * *
Прозрачных множество полос.
С берез, летящих под откос, -
Листва потоком.
Стекают листья градом слез
С летящих под гору берез,
И ненароком
Я оказалась вся в слезах,
Хоть ни слезинки на глазах.
Безмолвной тенью
Брожу в мятущихся лесах.
И облака на небесах –
И те в смятенье.
И этот вечер поутру,
И это буйство на ветру –
Почти веселье
И пир почти. Не уберу
Листвы с волос. В чужом пиру
Мое похмелье.
Я ни при чем. Я ни при чем,
Я лишь задела ствол плечом
В лесу высоком.
И листья хлынули ручьем,
Сквозным просвечены лучом,
Как горним оком.

Осень
На золото падких, на золото падких
Сегодня трясет в золотой лихорадке.
Льнет золото к пальцам и липнет к плечу:
Такое богатство – бери не хочу.
И что ни мгновение – благодеянье.
И в пышное ты облачен одеянье.
Ты кесарь сегодня, вчерашний босяк.
Покуда поток золотой не иссяк,
Покуда не пущены по ветру слитки,
Не сгнили твои драгоценные нитки,
Не выцвел роскошный ковер под пятой,
Ты – кесарь. И славен твой век золотой.

* * *
Нет погоды давно.
Моросит день и ночь.
Остается одно:
В ступе воду толочь,
В ступе воду толочь…
Отсырела тропа.
И глубокая ночь,
Как большая ступа.
Воду в ступе толочь,
Не жалея трудов,
Чтоб наутро твоих
Не осталось следов;
Слушать вздохи одни
Позабывшихся сном
И рассеянно дни
Метить прошлым числом.

* * *
И при впаденьи тьмы в рассвет,
Ночи в зарю, и при впаденьи
Туманных снов в дневное бденье,
Где испарился всякий след
И где ни срока, ни числа
Для умирания и роста,
И ни на чем еще короста
Подробностей не наросла, –
Там сумерки и тишина,
Там спящих вздрагивают веки,
Там явь, помимо «некто», «некий»,
Приметы всякой лишена.

* * *
Однажды выйти из судьбы,
Как из натопленной избы
В холодные выходят сени,
Где вещи, зыбкие, как тени,
Стоят, где глуше голоса,
Слышнее ветры и леса,
И ночи черная пучина,
И жизни тайная причина.

* * *
И замысел тайный еще не разгадан
Тех линий, которые дышат на ладан,
Тех линий, какими рисована быль.
И линии никнут, как в поле ковыль.
Мелок, ворожа и танцуя, крошится.
И легче легчайшего жизни лишиться.
Когда и не думаешь о роковом,
Тебя рисовальшик сотрет рукавом
С туманной картинки, начертанной всуе,
Случайно сотрет, чей-то профиль рисуя.

* * *
От разоренного уклада
Осталась комнат анфилада,
Камина черная дыра,
Как опустевшая нора.
О тех, кто грелся у камина,
Уже с полвека нет помина.
Лишь эти – пальчик на устах,
Два ангелочка на местах,
Два ангелочка в нише зала, –
Всех прочих время растерзало.

* * *
Мы у вечности в гостях
Ставим избу на костях.
Ставим избу на погосте
И зовем друг друга в гости:
«Приходи же, милый гость,
Вешай кепочку на гвоздь».
И висит в прихожей кепка,
И стоит избушка крепко.
В доме радость и уют,
В доме пляшут и поют.
Топят печь сухим поленом
И почти не пахнет тленом.

* * *
Еще пролет, еще ступени,
Войду – и рухну на колени!
Еще пролет – и дверь рывком
Открою. Господи, о ком,
О ком тоскую, с кем в разлуке
Живу, кому слезами руки
Залью? Кому почти без сил
Шепчу: «Зачем ты отпустил,
Зачем пустил меня скитаться,
Вперед спешить, назад кидаться,
Зачем?» - шепчу. И в горле ком…
Еще ступенька, и рывком
Открою двери. И ни звука…
Такая долгая разлука.
Открою дверь – и свет рекой.
Войду и рухну. И покой.

* * *
Мгновение. Еще мгновенье.
Меж ними камень преткновенья.
Я уберу его с пути.
Лети, мгновение, лети
Свободно, как воспоминанье.
Не ставлю знаков препинанья,
Ни точки и ни запятой
Меж этой осенью и той.
И буквы не пишу заглавной,
Чтоб не нарушить речи плавной,
Мгновений, льющихся рекой.
Строка струится за строкой.
И тянется из буквы строчной.
Да будет жизнь моя проточной.
Лети, мгновенье, вдаль и ввысь.
Не говорю: остановись,
А заклинаю ежечасно:
Лети, мгновенье. Ты прекрасно.

* * *
Вот жили-были ты да я…
Да будет меньше капли росной,
Да будет тоньше папиросной
Бумаги летопись моя!
Открытая чужим глазам,
Да поведет без проволочки
С азов к последней самой точке!
Да будет сладко по азам
Блуждать, читая нараспев:
«Вот жили-были в оны лета…»
Да оборвется притча эта,
Глазам наскучить не успев.

* * *
Хорошего уйма. Хорошее сплошь.
Вот хвост у сороки безумно хорош:
Большой, черно-белый. Такое перо –
Ему бы стоять на старинном бюро.
И если не манна слетает с небес,
То все ж филигранна, воздушна на вес
Снежинка, летящая в снежных гуртах.
И это о радости в общих чертах.
И это два слова про дивный пейзаж,
Про фон повседневный, обыденный наш,
Про фон наш обычный. Но, может быть, мы
Являемся фоном для этой зимы,
Для этих сугробов, сорок и ворон.
И терпит картина серьезный урон,
Когда и летают, и падают ниц
Снежинки на фоне безрадостных лиц.

* * *
Я встретила погибшего отца,
Но сон не досмотрела до конца.
Случайно шорох помешал свиданью,
Прервал на полуслове, и с гортанью
Творилось что-то… Тих и близорук,
Он мне внимал растерянно… И вдруг
Проснулась я, вцепившись в одеяло:
Отца нашла. Нашла и потеряла.

* * *
    В тот же миг все кругом умолкло.
    Весь замок погрузился в мертвый сон.
    Сказка
В том царстве уснули на много веков.
Уснули и спят, не боясь сквозняков,
Ни хлада, ни глада и ни суховея.
Там всех усыпила коварная фея,
Карая за некое давнее зло.
И сонное царство быльем поросло.
Быльем поросло и травою ползучей.
Однако какой замечательный случай.
В эпоху, когда кровожадны миры,
Вдруг выйти, уснув, из опасной игры,
И спит добродетель в обнимку с грехами,
И все города заросли лопухами.
Не надо кропить их живою водой,
Будить, искушая зарей молодой,
Зарей молодой и счастливою эрой,
Чтоб после замучить чумой и холерой.
Трава вырастает, буйна и дика.
Над ней проплывают и тают века.

* * *
Ты сброшен в пропасть – ты рожден.
Ты ни к чему не пригвожден.
Ты сброшен в пропасть, так лети.
Лети, цепляясь по пути
За край небесной синевы,
За горсть желтеющей травы,
За луч, что меркнет, помелькав,
За чей-то локоть и рукав.

* * *
Чьи-то руки взметнулись над стылой водой.
Как бы дело не кончилось страшной бедой.
Как бы кто-то в отчаяньи или в бреду
Не пропал в зачарованном этом пруду.
Сбереги его душу, Господь, сбереги…
По осенней воде разбежались круги…
Чьи же руки вздымались? И голос был чей?
И кому целый лес запылавших свечей?

* * *
А начинал он в до-мажоре,
Но, побывав в житейском море
И тяжкую изведав соль,
Сменил тональность на c-moll,
И подчинился черным знакам,
И надышался черным мраком,
И взоры устремив горе,
«Доколь», - воскликнул на заре.

«Доколе, Господи, доколе?» -
Прошелестело чисто поле.
«Доколь, доколь, до-соль, до-ля», -
Вздыхали небо и земля.

* * *
Жалко Ниневию. Господи, жалко.
Близкий конец предсказала гадалка.
Для ниневийцев у Господа в торбе
Нет ничего, кроме смуты и скорби,
Крови и слез. Но какая находка
Будет у гения и самородка
Эры грядущей. Какое открытье –
Да помоги ему ум и наитье,
Будь его век и прекрасен и долог, –
Вдруг обнаружить чудесный осколок
Густо исчерченной глиняной плитки
И прочитать с пятисотой попытки
Вмятое в глину с отчаянной силой
Древнее, вечное «Боже, помилуй».

* * *
Пера прилежного касанье…
Тяжелый труд – чистописанье.
Пиши: дорога, дом, трава…
Пиши простейшие слова.
Пиши, сынок: зима, синица,
Сугроб. И пусть тебе приснится
Потом синица на снегу.
Моя удача, что могу
Побыть средь гласных и согласных
В прозрачном мире правил ясных,
Твердить с тобой «чу-щу», «ча-ща»,
Иного смысла не ища.

* * *
Одно смеется над другим:
И над мгновеньем дорогим,
Далеким, точно дно колодца,
Мгновенье новое смеется.
Смеется небо над землей,
Закат смеется над зарей,
Заря над тлением хохочет
И воскресение пророчит.
Над чистотой смеется грех,
Над невезением – успех,
Смеется факт, не веря бредням…
Кто будет хохотать последним?..

* * *
Моя любовь, мое проклятье,
Судьба моя, в твои объятья
Лечу. В неверные твои.
Таи все тайное, таи,
Ветрами раздувай мне платье,
Июньским ливнем напои.
И на отчаянное «где ты?»
Не отвечай. Лучом согреты
Дороги, по каким лечу…
Не ты ль склоняешься к плечу
И шепчешь: «Вот промчится лето,
А осенью озолочу».

* * *
А к вечеру того же дня
Погасла лампа у меня.
(Была испорчена проводка).
И дом поплыл, как ночью лодка.
Я не затеплила свечи,
Предпочитая плыть в ночи
В незримой лодке в неизвестность
Не ведая, какая местность
Кругом, какие времена
И что там – дерево, стена…
Без всякого ориентира
В утробе сказочного мира
Одна на свете в поздний час
Плыла во тьму, как в тайный лаз,
Покуда огненное око
Не вспыхнуло, плыла далёко.

* * *
Можно ль жить, ни о чем не жалея?
Ускользает по тихой аллее
Дама с зонтиком светлым пятном.
Так следи за ней, вечно болея
Сладкой сказкой о рае земном.

Задевая ажурные пятна
Светотени, легка и невнятна,
Неземная уносится вдаль,
Чтоб уже не вернуться обратно.
Дама с зонтиком, шляпка, вуаль…

То не женщина – только томленье,
И аллея не знает продленья.
Миг стремительный запечатлен
Повелительным: «Стой же, мгновенье!»

…И аллея, и тополь, и клен,
Белый зонтик и белое платье –
Все отмечено той благодатью,
По которой тоскует душа.
Дама с зонтиком – сон и проклятье –
Ускользает. Смотри, не дыша.

* * *
Я верю в чудо, верю в чудо:
Я уведу тебя оттуда,
Из царства мертвых. На краю
Всего земного запою.
И песнь моя нездешней силы
Тебя поднимет из могилы.
Владыке Тартара клянусь,
Что на тебя не оглянусь.
На всем пути из мрака к свету
Не оглянусь, верна обету.
Иди за мной, иди за мной.
И на поверхности земной
Не удержу тебя ни словом,
Ни взглядом. К горизонтам новым
Пойдешь, забудешь голос мой, –
Мне б только знать, что ты живой.

* * *
- Ты куда? Не пойму, хоть убей.
Голос твой все слабей и слабей.
Ты куда?
- На Кудыкину гору
Белоснежных гонять голубей.
Ты живи на земле, не робей.
На земле хорошо в эту пору.
Нынче осень. А скоро зима.
Той зимою, ты помнишь сама,
Снег валил на деревья и крышу,
На деревья, дорогу, дома…
Мы с тобою сходили с ума,
Помнишь?
- Да, но едва тебя слышу.

* * *
Поговорить начистоту
С тобой хочу, но на лету
Усердно ловишь тополиный
Июньский пух, и мой недлинный
Рассказ тебе не по нутру.
И что за речи на ветру,
Когда ветрами все уносит:
Вопрос, ответ, того, кто спросит…
И много утечет воды,
Но будет петь на все лады,
Как нынче, каждая пичуга,
И будут двое друг на друга
Глядеть, не ведая эпох
И времени… И дай им Бог.

* * *
Все небожители в опале
И даже небеса пропали.
Лишь крылышки едва видны
В углу облупленной стены,
У края полустертой фрески.
Там облако, там профиль резкий,
Там край одежды голубой,
Там ручка детская с трубой
Виднеется сквозь трещин нити.
Трубите, ангелы, трубите,
И первозданный лейся свет
С небес, которых больше нет.
Что разоренье, что разруха?
Коль чуток глаз и чутко ухо,
Им видно, как поверх времен
Летает ангел, окрылен.

* * *
Это надо раздуть. Это надо раздуть.
Будет пламя по пояс, а после по грудь,
А потом по плечо, а потом по плечо,
Будет темени жарко, лицу горячо.
И совсем позабудешь, сгорая в огне,
Что была лишь улыбка в случайном окне,
На случайной обочине мак полевой
И нечаянно вспыхнувший луч заревой.

* * *
Что скрывалось за тайным О. К.?
Отчего так дрожала рука,
Выводя над строкой посвященье –
Две таинственных буквы О. К.?
Дикой страстью дышала строка,
Будто не было тайны священней.
Слезы, речи невемо куда
Утекли. Утекают года.
А на выцветшем дагерротипе
Безмятежна, тонка, молода
Муза тайная, радость, беда…
Кипа писем. И все в этой кипе
Ей одной – несравненной О. К.
Взгляд доверчивый, локон, щека,
Муза тайная в локонах, в шали,
На коленях в перчатке рука…
А любовь была так велика:
Сердце ёкало, губы дрожали…

* * *
        Маме
Я не прощаюсь с тобой, не прощаюсь,
Я то и дело к тебе возвращаюсь
Утром и вечером, днем, среди ночи,
Выбрав дорогу, какая короче.
Я говорю тебе что-то про внуков,
Глажу твою исхудавшую руку.
Ты говоришь, что ждала и скучала…
Наш разговор без конца и начала.

* * *
О память – роскошь и мученье,
Мое исполни порученье:
Внезапный соверши набег
Туда, где прошлогодний снег
Еще идет; туда, где мама
Еще жива; где я упрямо
Не верю, что она умрет,
Где у ворот больничных лед
Еще лежит; где до капели,
До горя целых две недели.

* * *
И троп извилистых тесьма,
И ярко вспыхнувшие маки –
Есть неразгаданные знаки
К нам обращенного письма.
И эти листья, и трава,
И подорожник, и кузнечик –
Какой-то потаенной речи
Невероятные слова.
И стебли, льнущие к руке,
И куст, зардевший гроздью красной, -
Есть разговор большой и страстный
На непостижном языке.

* * *
Итак, место действия – дом на земле,
Дорога земная и город во мгле.
Итак, время действия – ночи и дни,
Когда зажигают и гасят огни
И в зимнюю пору, и летней порой.
И что ни участник – то главный герой,
Идущий сквозь сумрак и свет напролом
Под небом, под Богом, под птичьим крылом.

* * *
Спасает историю от перегрузки
Процесс неизбежной усушки-утруски:
От древних этрусков лишь несколько ваз
Вполне сохранились и радуют глаз.

И как это мало. И как это много.
Трудна и превратна сквозь время дорога,
Тропа, по которой несут и несут
С диковинной росписью хрупкий сосуд.

* * *
Переполнена чаша терпения.
Воды вешние в точке кипения.
И с откоса стекают, бурля
И вскипая. И вешнее пение
За пределами верхнего ля.
Я сбегаю с откоса. Мне весело,
Будто целую жизнь куролесила,
То танцуя, то слезы лия,
Будто лишь окрыляла – не весила
Многолетняя ноша моя.

* * *
    Маме
Прости за то, что тает лед.
Прости за то, что солнце льет
На землю вешний свет, что птица
Поет. Прости, что время длится,
Что смех звучит, что вьется след
На той земле, где больше нет
Тебя. Что в середине мая
Все зацветет. Прости, родная.

* * *
Чем же кончится все? Листопадом,
Шелестящим заброшенным садом,
Спелым яблоком, пеньем скворца.
Это значит, что нету конца.
Есть предел или нету предела –
Птица крыльями ветку  задела,
Солнце тронуло землю лучом,
Ты ко мне прикоснулся плечом.

* * *
Преходящему – вечности крылья,
Ветра вольного, света обилье,
Устремленья кочующих стай.
От подробностей душных засилья
Улетай, улетай, улетай.

День текущий – забота о гнездах.
День текущий – страда, но и роздых
На совсем беспредельном пути.
Преходящему – вечности воздух.
Улетай – и лети, и лети.

Из текущего произрастая,
Поднимайся туда, где густая
Синь небесная и облака,
Косяком перелетная стая
И века, и века, и века.

* * *
Цветы на окнах и в руках,
В садах. Цветы в огромных дозах…
Да он зациклился на розах,
На лютиках, на васильках.

Сирень, акация, сирень…
И как ему не надоело?
Мешает краски то и дело
И пишет каждый Божий день
То золотистый лепесток,
То одуванчик, ставший пухом,
Художник знает не по слухам,
Что мир безумен и жесток.

Но краска чистая густа…
И снова, точно заклинанье,
Цветы, цветы, окно с геранью
И свод небесный в полхолста.

* * *
Лист движением нежным
Прикоснулся к плечу.
Ни о чем неизбежном
Я и знать не хочу,
Кроме тихой рутины
Быстротечного дня
С волоском паутины
На пути у меня.

* * *
Люби без памяти о том,
Что годы движутся гуртом,
Что облака плывут и тают,
Что постепенно отцветают
Цветы на поле золотом.
Люби без памяти о том,
Что все рассеется потом,
Уйдет, разрушится и канет,
И отомрет, и сил не станет
Подумать о пережитом.

* * *
Церемония ранних часов,
Звон посуды и шум голосов,
Умывание сонного чада.
Неизменность простого обряда,
Повторение жизни с азов,
С ранних проблесков, с первых минут,
С тех, к которым доверчиво льнут…
И заклятьем от гибельных сроков –
На стене расписанье уроков:
География, чтение, труд…

* * *
Легко проделав путь обратный
К шумеру с бородой квадратной,
Учи историю, дитя,
Через столетия летя,
Через столетия вприпрыжку,
Как через тоненькую книжку,
Через Египет, Вавилон,
Подъем, падение, полон.
Лети, орудуя веками,
Эпохами, материками,
Мирами всеми, чтоб потом
С великим постигать трудом
Сердцебиение и вздохи
Одной-единственной эпохи.

* * *
    Отцу
Письмо, послание, прошенье
От потерпевшего крушенье.
Письмо, послание, призыв
От гибнущего к тем, кто жив.
Из заточенья, из неволи
Сигнал смятения и боли,
Мольба, отчаяние, крик…
Я устремилась напрямик
На голос тот. Но вышли сроки,
Оставив выцветшие строки
Про горе и малютку-дочь…
Мне сорок пять. И чем помочь?

* * *
Слово – слеза, но без соли и влаги.
Слово – огонь, не спаливший бумаги.
Слово – условно, как поза и жест.
Любят и гибнут, не сдвинувшись с мест.
Слово надежды и слово угрозы,
Точно скупые античные позы…
Дело зашло за порог болевой.
Вот и свидетельство боли живой:
Десять попарно рифмованных строчек
С нужным количеством пауз и точек.

* * *
Перебрав столетий груду,
Ты в любом найдешь Иуду,
Кровопийцу и творца,
И за истину борца.
И столетие иное
Станет близким, как родное:
Так же мало райских мест,
Те же гвозди, тот же крест.

* * *
Это все до времени,
До зари, до темени,
До зимы, до осени,
До небесной просини.
Вздумаешь отчаяться,
А оно кончается.
Вздумаешь надеяться,
А оно развеется.

* * *
Темный холст, а слева свет.
Слева слабое свеченье.
Там счастливого стеченья
Обстоятельств свежий след.
Слева краешек небес,
Еле видимая дверца.
Слева трепетное сердце,
Вечно ждущее чудес.

* * *
Нам выпало счастье, не так ли,
Участвовать в дивном спектакле,
Что тянется дни напролет.
В нем есть романтизма налет,
И страсти пока не иссякли…
А нынче идет пастораль,
Проста и прозрачна мораль,
Чисты простодушные краски,
И смотрят анютины глазки
В почти безмятежную даль.
Сегодня, в который уж раз,
Луч солнца направлен на нас,
И в сценке, пронизанной счастьем,
Поставленной с нашим участьем,
Мы счастливы не напоказ.

* * *
Картина рисована примитивистом:
Узор черно-белый на фоне лучистом,
На фоне лучистом простейший узор:
Две снежные ветки, меж ними зазор.
По белому черным написано ясно,
Что мир изначально устроен прекрасно,
Прекрасно и просто, совсем без затей –
Из темных деревьев и светлых путей.

* * *
Короче говоря…
Еще, еще короче,
Короче летней ночи,
Прозрачней, чем заря,
Яснее ясных гроз,
Словами, точно вспышка,
Скажи – и передышка
Для выдоха и слез.