Сердце не остановится, но выкурит
пару ночей, выброшенных за шиворот
из дома чистоплотной лужи,
где телевизор - пароход Америки, - вырисовывает
образ потребительского господства.
Америка в горах.
Америка в рюкзаке.
Америка горлом шлялась по морю
и от моря,
а за её плечами:
Буллльк! Бултых! Ффффффф, -
Ветер уносил листья книг Керуака,
и миллионы обездомленных отщепенцев
писали стихи и совокуплялись с горами.

А Америка разменяла стихи на нефтяную лапшу
одурманивающей американской мечты.
Америка не помнит, как голодал Хендрикс,
когда песни его целовали небо
и доводили до оргазма реки и солнце,
искажённые голодом по первобытным ощущениям
познания действительности нежно ласкающими участием
мир глазами,
готовыми,
синтезировать зрачки в лейку
и орошать окружающий мир безумием
торжествующей любви, - как круто!

Но ныне Америка научила мир
мастурбировать на частицы атома,
на цифроворот, товаровозделывание,
а Керуак плывёт на поезде к огню,
и джаз его беседы оберегает меня
от якоря парохода Америки.