НА ОПУШКЕ СНА

Вольфгангу Казаку

Из мелких облаков
На небе набран пояс –
Серебряно-прочна
Длина и прямизна.
Иль это на лету
Застыл гусиный поезд
Над устьем забытья
И над опушкой сна?

Тень на опушке сна
Продолжила ресницы,
Как чашечку цветка
Сосёт мне ухо шмель,
Щекочет ноздри мне
Дыхание душицы, –
Какая у меня
Прекрасная постель!

Все мысли улеглись,
И только мысль о небе
Всё тянется сквозь сон
К гусиному перу.
Кто пишет им теперь?
Что может быть нелепей?
Всю жизнь я проспала,
Проснусь, когда умру.

* * *
Темный день ноября - ни родины, ни чужбины.
Темный день ноября - ни следствия, ни причины.
Болен день глаукомой - где облако, где чалма?
Я не вижу, где дом мой и где я сейчас сама.

Темный день ноября еще не подсвечен снегом,
Этот день ноября еще не замечен в неком
Расслоенье эфира на белый и голубой,
В раздвоении мира на берег и на прибой.

Сквозь дождя пелену, сквозь пленку дождя парного
Я не вижу страну, где сказала первое слово,
Я не то чтобы моря - не вижу и рыбу в тазу,
В чьем серебряном взоре весь мир похож на слезу.

Нет, вернее, слеза подобна рыбьему глазу,
Нет, сегодня нельзя войти мне в ясную фазу,
Чтоб увидеть сквозь слово, коль так непрозрачен день,
Свет пространства былого и давнего времени тень.

Тень легла под глаза, из которых один незрячий.
Не поднять паруса, да и мускулы не напрячь, и
Мне не то чтобы моря - и дождика не рассечь.
Полумертвое горе - полуживая речь.

* * *
Вовсе сбрендила муза - в морском пребываю затворе.
Если истина, как утверждают, рождается в споре,
То из пены морской рождается Красота.
Я качаю ее колыбель, а она пуста,
Вся в коралловой сыпи, как кожа ребенка в кори.

Водоросли на дне, как заросли повилики,
И окутали мысли о старом моем владыке,
Он ушел из объятий моих навсегда. Навсегда.
Только блики следов его звездных хранит вода,
Только ветер волну за волной, как страницы книги,

Перелистывает. Мой любимый писал о волнах,
О давно миновавших и об идущих войнах,
Поднимающих тину кровавую с самого дна.
В мире распрей не счесть, а любовь на свете одна,
И бессильно печется она о живых и покойных.

Я качаю коралловую колыбель Афродиты.
Вкруг меня все моллюски целы, акулы сыты,
Но пуста колыбель. Опустел и царский престол.
Не хочу я на землю, в которую ты ушел.
Обезумела муза - теперь мы со смертью квиты.

* * *
Мы встретились - так было суждено.
Мы разошлись - так стало неизбежно.
И наших слез тяжелое вино
Вбирало небо жадно и неспешно.

У неба, согласись, куда острей
Потребность в соли, нежели в глюкозе.
Когда б не слезы, не было б морей,
Наверное, когда б, когда б не слезы...

Так думаю, так легче думать мне,
Что все мы плачем лишь во имя моря
Бессмертного, с заначкою на дне
Жемчужин счастья и кораллов горя.

Недаром цвет коралла красноват,
Как та ладонь... Все в жизни справедливо.
А жизнь - но кто же в этом виноват? -
Подобие прилива и отлива.

Так дышит море, из волны в волну
Медовую луну переливая.
И коль всплакну - от нежности всплакну,
Что ты живой и я еще живая.

* * *
Где стена крепостная и где глашатая медь?
Где озерная отмель и цитруса позолота?
Оглянувшись на прошлое, можно окаменеть,
Как случилось совсем недавно с женою Лота.

От всего Содома остался столп соляной,
То ли городу памятник, то ли Господней воле.
Получается - взгляд назад может стать виной,
А одна слеза может стелою стать из соли.

Человечеству страшный пример подают небеса,
Так разрушена Троя и взорвана Хиросима.
Да и где пограничная, собственно, полоса
Между тем, что прошло и тем, что проходит мимо,

Между тем, что проходит и тем, что еще грядет?
Разве лучше содомских грядущие горожане?
Неужели на семьдесят градусов поворот
Головы неповинной - великое ослушанье?

Я греховней супруги Лотовой в тыщу раз.
Но вопросы мои заметут, как следы на дороге, -
А куда, не скажу - на обочинах автотрасс
Дьявол в смокинге черном и ангел в лиловом смоге.

* * *
Твой поезд ушел. А ты все бредешь вослед,
Вникая не в будущее, а в синичий посвист.
О смерти не думается на износе лет.
Серебряно эхо. Хотя был железен поезд.

Пробоина в детстве от бомбы той Мировой,
Из разных вагонов состав судьбы сформирован,
В решетках и без. Коммуналка, психушка, конвой...
И каждый твой шаг расшнурован и пронумерован.

Но к черту подробности. Все было как у всех.
Не лучше, чем у других, и ничуть не плоше.
Серебряно эхо. И, надо же, как на грех,
Забили все палочки солнца по облачной коже,

И клавиши-шпалы бренчат, и вдоль полотна
Фальшивят и ветер, и сосен смычковые скрипы.
Во мне какофония невыводимей пятна,
Оставленного мазутом иль мозгом рыбы

Каспийской. Но тут ни при чем апшеронский тупик,
Лет сорок буксуешь округ семиглавой столицы.
Серебряно эхо. Откуда же хаос возник?
Во всем виноваты Стрелочник дп синицы.

* * *
Черная птичка с похожим на веник хвостом
Вводит печально меня в стихотворчество птичье.
Мир оголен, а с последним слетевшим листом
Кажется сад мне раздетым до неприличья.

Трудно и в небо бесцветное стало смотреть -
Смерчи в нем, что ли, палитру и кисти обгрызли?
Краски исчезли, оставив ни жизнь и ни смерть,
Краски исчезли, оставив мне голые мысли.

От черно-белого так я отвыкла кино,
Но и грядущая жизнь протекает как ретро.
То, что на свете сейчас и что было давно,
Скорость брало и берет у попутного ветра.

Этим ли ветром надул Мандельштам паруса,
Слушая время и в душу пространства вникая?
Как обесцвечены у Одиссея глаза,
Краска была голубая, теперь - никакая.

Трудно и небо теперь отличить от земли.
Видимо, и в сновиденьях орудуют смерчи -
Даже из снов о грядущем все краски ушли,
Голые мысли, а значит - ни жизни, ни смерти.

ПЕВЧИЕ ЧЕРЕПКИ
Жизни моей певчие черепки,
Мне подбирать и склеивать вас не с руки.
Что можно склеить здесь, где и Спас на крови
В мраморных стенах храма как снег прохладен?
Жизни моей певчие черепки,
Вас обточило море моей любви,
Так что ничьей ступне не нанесете ссадин.

Жизни моей певчие черепки,
Я оставляю вас, как оставляют следы
После себя астероиды, звери и люди,
Чтоб занесли снега, замели пески,
Чтоб погребла зола и крошка руды...
Жизни моей певчие черепки,
Я оставляю вас, не строя иллюзий.

* * *
Ничего не пройдет. Только мы и пройдем
Снегом, пылью, пыльцою, лучом и дождем,
Ледоходом, листвою и инеем
По ухабам отчизны, по руслам ее,
Где со свежим дыханьем смешалось гнилье
И смешалось название с именем.

Безымянны и мысли мои о пыльце,
О подпочве, подкорке, изнанке, лице,
О земле с мотыльками мгновенными.
Ничего не пройдет. Только мы и пройдем,
Чтоб назвали потомки нас прожитым днем,
Удобреньем, историей, генами.