В общем... Давным-давно, году эдак в 95-м мой отец то ли на вокзале, то ли еще где познакомился с немолодым уже человеком. Разговорились. Человек этот был учителем, а еще писал стихи. Подарил отцу книгу "Земная доля", которая вышла тиражом в 200 экземпляров. Папа отдал эту книгу мне. Конечно, я, 9-10летняя, мало что поняла в этих стихах, но они меня задели. Чем-то живым, осенним и подмосковным. Случайно обнаружила книжку через 9 лет, когда в доме появилось много других книг. Прочитала. Вдохновилась. Написала несколько песен (правда, сохранила только одну).

Иди по дороге
Иди по дороге, не наступай на стекло,
Не засматривайся на солнечные пятна.
Иди по дороге. Слишком конкретно зло,
А доброта абстрактна.
Иди по дороге. В сиюминутную блажь
Не очень-то верь, ибо все относительно, даже
Вседневность с ее рутиной мелочных склок и краж –
Есть вещи погаже.

Иди по дороге, посмеивайся в усы,
Покуривай сигарету, приветствуй знакомых.
Ты ведь уже знаешь, что твои часы
Идут в обратную сторону, вопреки всем законам.
А ты все равно иди по дороге вперед.
Время – судья беззащитный и вовсе не строгий.
С точки зрения вечности, все в этом мире врет.
Иди по дороге.

    * * *
Доля моя, земная доля – журавль в небе.
Лучше б синицы-лазоревки не выпускал из рук.
Желтые астры застыли от мыслей о снеге,
В остекленевшей луже плавает лунный круг.

Сон в ноябре: конь в серебре, в инее листья.
А наяву шорох дождя, размытый пейзаж.
Поезд ушел. Только эхо осталось, зависло
Горькое эхо долгих разлук и пропаж.

Доля моя, земная доля – горькое эхо,
Где ты еще аукнешься, в сердце каком?
Я ведь и сам не знаю, куда я приехал.
В гости к себе вернулся я чужаком.

* * *
Не поднимал бы перо скиталицы-птицы,
С детства отбросил бы дудку волшебную прочь,
Слушал бы просто чириканье глупой синицы
И обходил бы крутые дороги обочь.

Так-то ведь так, но куда ж от самих себя деться?
Ранено звездным осколком крыло журавля.
Вот и отстал от стаи, осталось в наследство
Горькое эхо да странная эта земля.

Доля моя, земная доля – горькое эхо,
Где ты еще аукнешься, в сердце каком?
Вот и кончается век… век или веха?
…Звездный провал в тысячелетье втором.

* * *
В небе звезда, как горный хрусталь,
Всего лишь звезда одна.
Ты знаешь, Господи, я устал,
Безлюбье допив до дна.
Бреду по дороге, заросшей травой,
Как память о днях былых,
С сердцем пустым, с седой головой,
Чужой среди своих.
Ты знаешь, Господи, мне ни к чему
Сейчас ни слава, ни власть…
Ты знаешь, как трудно быть одному.
Даруй мне, Господи, страсть.
Как эту звезду, что в небе одна
Светит в июльский зной.
Не можешь? Так пусть же горит она
И говорит со мной.

* * *
В. Л-ву
Я рассыплю красные розы по белому снегу
Под окном, где глухи занавески и отзвука нет.
«Я люблю ее, слышите», - прошепчу я деревьям и небу,
И в ответ заискрится белый смеющийся снег.

А потом буду шляться рождественской пьяной столицей,
Горькой водки хлебнув в задымленном чумном кабаке.
И никто не узнает, что от нежности сердце дымится
У поэта, зажавшего медный кастет в кулаке.

А под вечер, ослепшею страстью ведомый,
Как плевки, стряхнув с себя грязные фразы и смех,
Я вернусь под окно ее, к заиндевелому дому,
Только розы исчезнут, станет мертвенно-матовым снег…

* * *
Я любил эту пору. Особенный
Был тогда листопада кураж.
И какой-то прозрачной рапсодией
Дождь озвучивал горечь пропаж.
Я любил эту пору бездомную,
Всплески солнца на рыжей листве,
Юных сосенок астму бессонную,
Окружавших окраинный сквер.
Я шатался по скользкому гравию,
Сливу ел в голубой кожуре.
И напрасно рукою корявою
Мне грозила ольха в сентябре.
Я любил даже боль, голосящую
Криком нас покидающих птиц.
Я по скверам бродил, словно чащею
Бродят тени самоубийц.
Я бродил, точно клятвою связанный
Быть с ней вечно, хотя и не мил.
Я любил – и этим все сказано.
Я любил…

* * *
Ю. Д.
Чем хуже – тем лучше, ну что же,
Согласен. Себе – не другим.
И впрямь наказанием Божьим
Стал месяц июль – нелюдим.

Созвездие Льва не согреет
В пропахших гвоздикой ночах.
И если уж сердце стареет,
То нужен скромнее очаг.

А я так любил одинокость,
Отставленность от суеты,
Луны за окном волоокость
И льнущие к рамам цветы,

И черные тени в оврагах,
И светлых бессонниц содом.
Ты знаешь, мне страшно. Пора бы
Домой. Только где он, мой дом?

Дорога в прошлое
Кусты терновника и яблоня-дичок,
И полдень солнечный рябит в листве поблекшей.
Дорога в прошлое. Час от часу не легче
Душе продрогшей. Так-то, землячок.
Избитой колеей меж васильковой цвети
Скрипим, как в облаке, скрываемся в пыли.
Клячонка фыркает, смеются где-то дети,
И дух захватывает от родной земли.
Земли, где столько верст в страде оттопал,
Земли родной, что век не разлюбить,
Где у погоста сизый дряхлый тополь
Устал ветвями плачи хоронить.
Вот и околица. Ромашковая завязь.
Подсолнуха резной лимонный нимб.
Мы все уходим, на чужой огонь позарясь,
Но страшно, если свой не сохраним…

* * *
Вот и пришел сентябрь, грядущих дождей предтеча.
Что-то уж слишком щедр оказался он на тепло.
Семена английского клена, словно свечи,
В сумерках тускло сияют через стекло.
Листья шуршат по карнизу, сухие листья.
В небе ни облачка. Высыпал звездный крап.
В одиночестве сам себе пишу письма,
То бишь стихи, называя себя брат.
Дескать, вот так-то и так-то, брат, дела мои плохи,
И не обманешь меня сентябрьским теплом.
Я собираю людского добра последние крохи,
Не представляя, что там случится за сентябрем.
Старость, наверное, куда ж от нее деться?
Ненастье поднимет черные думы со дна.
Впрочем, пока живешь, надо надеяться.
Что ж, до свиданья. До следующего письма…

* * *
Как хорошо, что детство уже не подвластно срокам.
Выпив чашу печалей земных до дна, мы вернемся к истокам.
Мы простим все обиды наши неправедным и жестоким,
Будем помнить лишь красное яблоко солнца с горчащим соком.
И над нами будут шуметь гигантские сосны
И летать золотые шмели и тигробрюхие осы,
Желтоглазые мальвы хмелем упьются росным
В час, когда месяц скользит по березовым космам.

* * *
Пройдется ветер при слепой луне
По кромке леса, как клавиатурой
И разойдется облако во тьме
Медвежьею распластанною шкурой.

Ночная птица вскрикнет на лугу,
Как будто птице кто-то сделал больно,
И я ничем помочь ей не смогу,
Своей тревоги пленник добровольный.

Блеснет роса кристалликами звезд.
Все глуше ночь. Туман ползет с низины.
И кажется, что за десятки верст
Нет никого, и не было доныне.

…Лишь птицы боль летает над тобой.

* * *
На той скамейке в городском саду
Еще видны твои инициалы.
Дождь моросит, и сосны, как в бреду,
Бормочут, и листвою пахнет палой.

На той скамейке в капельках дождя
Присела осень, девушка немая.
Со мною приступ боли переждя,
Она встает, зонт рыжий поднимая.

Струится дождь и слезы по лицу.
Она меня выводит за ограду.
Роман печальный близится к концу,
А эпилога нет да и не надо.

* * *
В час, когда в небе темно, как в яме,
И черные плывут облака;
В час, когда память бредит друзьями,
А в окнах ни огонька;
В час, когда сосны торчат, как распятья,
На печальной гряде, -
Где вы, библейские сестры и братья,
Где?
Кажется, никогда, никогда, никогда не пробудится,
Кажется, никогда
Не кончится эта осенняя улица,
Ведущая в никуда.

* * *
Нет, нет, ты не о том хотел сказать,
Что жизнь уходит. Бред яснее формул.
Мгновенно интуицией связать
Себя и мир! Ты гроздь сирени тронул
И понял, как же трудно покидать
Придется поднебесные хоромы,
Где зеленеет тина на песке
Прибрежном, где шуршат ужи в осоке,
Где иволга заходится в тоске
В косматых ивах около протоки.
Нет, нет, ты не о том хотел сказать.
Но жить, но думать, видеть, осязать, -
И вдруг ничто…